РЕКЛАМАФИЛЬМ

Борис Крейцер родился в 1905 г. в Грозном, где после окончания Петербургского университета работал его отец – кандидат естественных наук Генрих Давидович Крейцер, специалист по асфальту, битуму, асбесту, пластмассам и лакокрасочным материалам(впоследствии доцент Химико-технологического института). Мать Ольга Григорьевна занималась домашним хозяйством. Из Грозного семья вернулась в Петербург, но детские годы Бориса отчасти прошли в лечении на курортах в Германии, Швейцарии, Франции. После начала Первой мировой войны Борис с матерью вернулись на родину из Швейцарии кружным путём через Италию, Грецию, Болгарию и Румынию. В Петрограде Борис учился в коммерческом училище Шидловской. В советское время поступил во ВХУТЕМАС, затем в Академию художеств, окончил 4 курса архитектурного факультета, работал художником и архитектором. Не был женат.

Борис переписывался и общался с зарубежными родственниками. В Берлине остались после революции его бабушка Розалия Львовна Крейцер и дядя – известный пианист и преподаватель Леонид Давидович Крейцер (1884–1953). Тётя Бориса Лидия Давидовна Залшупина жила с детьми в Париже.

В 1932 г. из Германии вернулся троюродный брат Бориса Александр Шершевский, работал библиографом Дома техники и переводчиком в Центральной лаборатории проводной связи. Конечно, братья не раз встречались в Ленинграде. В 1936 г. Александраарестовали.

В 1934 г. из Германии от преследования нацистами приехал Леонид Давидович Крейцер. Давал концерты в Ленинградской филармонии. Конечно, в Ленинграде виделся с племянником и бывал у него в гостях. Потом уехал в Японию.

Борис был знаком со многими иностранцами. Когда в 1925 г. Екатерина Крейцер окончила Институт живых восточных языков и уехала в Москву, в её комнате, в той же коммуналке, что и Борис, жил японский преподаватель Института Икеда Хисао. В 1929 г. Хисао уехал в Японию, а в коммуналку были поселены жактом токарь завода им. Ленина Накамура Хиде и некая Алиса Ланская.Хиде прожил несколько месяцев и тоже уехал в Японию. Борис общался с японцами как с соседями.

По поручению Ленинградского союза архитекторов и при содействии Всесоюзного общества культурной связи с заграницей (ВОКС), Борис Крейцер не раз помогал принимать архитекторов из Великобритании, Румынии, Польши, Франции. К примеру,показывал Ленинград Генриху Блюму – соавтору проекта Дворца Советов в Москве, помогал в качестве переводчика архитекторуАндре Люрса. Во время гастролей певицы Целестины Коол Борис встречался и беседовал с ней. Брал уроки французского языка уШарлотты Гельбо, приехавшей в СССР в 1934 г. из Франции и работавшей в Публичной библиотеке.

Понятно, что Борис Крейцер находился в зоне особого внимания НКВД. Его вызывали. В январе 1937 г. подробнодопрашивали о всех родственниках и знакомых, о встречах с иностранцами, о его «неправильных суждениях о советской архитектуре». Осенью 1937 г. допрашивали, нет ли у него связей с лицами из иностранных представительств. Таких связей не было.

Наконец, в 11-м отделе УНКВД ЛО оперуполномоченный Михалёв составил Постановление об избрании меры пресечения и предъявления обвинения в отношении Крейцера: «занимается шпионской деятельностью в пользу Японии». С обвинением согласились нач. 1-го отделения 11-го отдела Меклер и нач. 11-го отдела Мигберт. Постановление утвердил 3 февраля 1938 г. зам. начальника УНКВД ЛО Шапиро-Дайховский. Военная прокуратура 4 февраля 1938 г. санкционировала арест.

Бориса Крейцера арестовали 5 февраля 1938 г. Подпись Крейцера при ознакомлении с Постановлением об избрании меры пресечения и предъявления обвинения датирована 28 февраля 1938 г. Допрашивали долго и с пристрастием. Подбирали подходящуюлегенду, чтобы дело получилось групповым. Самого записали в так называемом «признательном» протоколе допроса и в обвинительном заключении немцем, уроженцем города Бинц, сыном акционера и «резидентом японо-германского центра». Двоих знакомых – соседку и брата жены товарища по работе, Ланскую и Слонимского – зачислили в однодельцы. Всех троих включили в список японских шпионов «Харбинцы» № 19. Список утвердила «двойка» в Ленинграде, затем главная «двойка» – Комиссия НКВД и Прокуратуры СССР – в Москве. Из тюрьмы при Большом доме, где велось следствие, Крейцера перевели в «Кресты». Там несколько месяцев ожидал он неизвестной участи. Предписание на расстрел по списку «Харбинцы» № 19 было выписано 10сентября. Перед расстрелом Крейцера перевели из «Крестов» в тюрьму на Нижегородскую, 39. Говорили, что оттуда отправят куда-то дальше. Около двух часов ночи (видимо, в ночь на 11 сентября) Крейцера вывели из камеры на расстрел. В коридоре, как ему запомнилось, стояли попарно неизвестные ему заключённые, «преимущественно дальневосточных национальностей». Чекисты увсех отобрали личные вещи, свалили в кучу. Затем связывали верёвкой за спиной руки и спрашивали «установочные данные»:фамилию, имя, отчество, год рождения, место рождения, национальность… Инструкция в предписании на расстрел гласила: «При получении осуждённых необходимо тщательно опросить каждого из них с целью сверки установочных данных», при этом использовать тюремные фотокарточки. В случае малейших расхождений в данных начальник тюрьмы не имел права выдавать, а комендант – принимать заключённого для расстрела.

Когда выяснилось, что Крейцер еврей, а не немец, и родился в России, а не в Германии, его «отставили от операции». Была осень 1938 г., конец карательной кампании. Пока разбирались, пока утверждали акт о том, что это тот самый Крейцер, внесудебные«двойки» и «тройки» упразднили, их приговоры стали недействительными. В Ленинграде оказались нерасстрелянными около тысячи человек. Выяснилось, что кто-то из них умер в тюрьме до расстрельного приговора (основной причиной называется туберкулёз). Тогда дело закрывали за смертью. Из других дел удаляли обвинительные заключения, начиналось доследование, чтобы затем передать дела по подсудности. Следователи искали и запугивали дополнительных свидетелей – пусть подтвердят хотя бы, что такой-то недострелянный не вполне советский или не вполне хороший человек. Но теперь за следствием наблюдала прокуратура. Часть приговорённых к расстрелу освободили или даже оправдали по суду в конце 1938, в 1939, реже – в 1940 гг. Других удалось осудить.

Следователи понимали, что Крейцера нельзя предать суду и нельзя освобождать, даже под подписку о неразглашении.Слишком много знал и понимал. Всё время своего заключения цепко запоминал фамилии следователей, номера кабинетов и камер, детали допросов. Во время доследования держался очень твёрдо.

Дело отправили на рассмотрение Особого совещания, и Крейцеру дали 8 лет лагерей за «шпионаж». Столько же в ноябре 1939 г. дали его сестре Екатерине, арестованной в Москве.

Борис Крейцер отбывал срок в Севжелдорлаге, в Котласе, работал инженером Мостозавода. Освобождён 27 июля 1946 г., работал там же по вольному найму. В мае 1947 г. уволился, переехал в Сыктывкар.

Ему было уже за 40. Хотел устроиться по специальности. Попросили принести и показать выполненные ранее работы. Принёс чертежи, рисунки, эскизы. Внимательно разбирали принесённое. «А это кто?», – воскликнули при взгляде на этюд женской головы в профиль. «Это, – смутился Борис, – это… Такой я представлял бы свою жену». «Да ведь это Томочка Клюкина, она у нас работает, иди и смотри», – рассмеялись в ответ.

Тамаре было всего 19. Приехала в Сыктывкар с родителями по вербовке. Устроилась чертёжницей. В тот день стояла, как обычно, у кульмана. Дверь в комнату открылась. Вошёл Борис. Ничего особенного в нём вроде и не было. Но как будто сразуисчезло всё вокруг, как будто он один остался перед глазами.

Они поженились, уехали в Псков. Борис отлично устроился – заведовал бюро экспертизы Псковского облотдела по делам архитектуры и, по совместительству, был старшим архитектором Облпроекта.

Вскоре начались аресты «повторников» – всех, кто своё уже отсидел. За Борисом пришли 12 мая 1949 г. Затем его допрашивали, а Тамара носила передачи, смотрела на тюремные окна: мелькнёт ли где дорогое лицо. Месяца через два Бориса отправили по этапу на вечное поселение в Красноярский край, в Норильск.

Тамара собрала вещи, поехала вслед. На каком-то полустанке при какой-то пересадке стояла растерянно на перроне со своими клунками. Мимо идут мужики: «Что, небось, к мужу-вохровцу едешь?». – «Нет, к мужу-ссыльному». Тут же, как пушинку, подбросили её в поезд, усадили и проводили.

В Норильске Бориса пытались вербовать в осведомители. «Если не откажешься – вернусь в Псков», – твёрдо сказала Тамара.Когда отказался, ему не дали работу, отправили из Норильска в Дудинку. Там помог обустроиться местный участковый милиционер.

Много лет добивался Крейцер реабилитации. Добился в 1956 г. Реабилитационная часть дела Крейцера необыкновенно богата. Работники прокуратуры тщательно записывали его пояснения о следствии в 1938–1939 гг. Отыскали бывшего следователя Рейнера и устроили очную ставку с его бывшим подследственным. В частном случае Крейцера сбылось то, о чём говорила Анна Ахматова: часть России, которая сажала, посмотрела в глаза той части России, которую сажали.

По возвращении в Ленинград память о пережитом Крейцеров не оставляла. Бывали проблемы. Как-то Борис сказал директору издательства: «Вы разговариваете со мной, как начальник лагеря». При неожиданных телефонных звонках повторял: «Это за мной».

Борис Генрихович Крейцер умер в 1979 г. Тогда в крематории было принято провожать в последний путь гимном Советского Союза. Тамара Николаевна пошла к директору крематория: «Прошу без гимна». Гимна не было.